| Lucrecija | Дата: Вторник, 25.03.2014, 17:29 | Сообщение # 150 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 824
Статус: Offline
| ЕВГЕНИЙ НОСОВ
ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА
В раскрытое окно беззвучно влетел и опустился на мои бумаги кленовый лист. Он был
похож на ладонь с широко расставленными пальцами. Словно чья-то рука потянулась
к столу и закрыла написанные строчки...Да, порадомой, пора! За работой и не заметил, как промелькнул последний летний месяц!Я закрылсвою тетрадь, заложив на недописанной странице первый осенний лист, и вышел в
сад.В садубыло по-осеннему тихо и пусто, как в заколоченном доме.Я прошеллугом к реке, разделся и бросился в воду — в последний раз! Тело обожгло
ледяным холодом, перехватило дыхание. Выбравшись на берег, я втиснулся спиной в
чуть теплый песок и остался так лежать неподвижно в удобном, согревающем
песчаном слепке с моего тела.Надо мнойстуденой синью раскинулось небо. Ни птицы в нем, ни облачка. Лишь иногда
высоко-высоко сверкнет серебристой вспышкой одинокая прядка паутины, сверкнет и
пропадет. И долго потом надо напрягать глаза, чтобы снова увидеть ее.В чуткойтишине осеннего дня послышалось негромкое бормотанье гитары. Показалось? Но
нет... Чьи-то пальцы с задумчивой неторопливостью трогали то гулкие бархатистые
басы, то мелодично звенящие нижние струны. Звуки переплетались в убаюкивающий,
с легким оттенком грусти напев. Он был чем-то созвучен этим тихим осенним дням
с их ясной синевой и высоким задумчивым скольжением паутины.Я быстрооделся.Гитара,повторив еще раза два мелодию, вдруг закончила ее энергичным аккордом.И сноватишина.Позадизашуршал песок. Я обернулся. В трех шагах выросла высокая статная фигура
цыганки.Заметивменя, она остановилась, и мы некоторое время молча разглядывали друг друга.Ярко-желтыйплаток, небрежно накинутый на голову и едва прикрывавший только затылок, четко
оттенял смуглый овал лица. У нее был небольшой с горбинкой нос с высоким
вырезом ноздрей. Из-под густых бровей, почти сросшихся над переносьем, глядели
изучающе, безбоязненно большие с влажной карью глаза. Чуть впалые щеки и
широкие обветренные губы нисколько не портили лица, а напротив, лишь
подчеркивали ту непривычную для нашего глаза красоту восточных народов, которая
не оспаривает античной классики, но и нисколько не собирается уступать ей
первенства.На цыганкебыла длинная, почти скрывавшая босые ноги пестрая юбка не менее чем в сотню
складок. Поверх нее подвязан красный, далеко не свежий передник с оттопыренным
карманом. Из-под платка виднелось днище гитары.—Здравствуй, красавец,— певуче приветствовала меня цыганка.—Здравствуй!— О чеммечтаешь, красавец? — спросила она, присаживаясь передо мной на корточки и
заглядывая в глаза.— Не ломай зря голову, не раздумывай. Протяни руку, и я
скажу, что будет. Ты родился под праздник. Ты счастливый человек, пятьдесят
фунтов счастья... Не пожалей рубль, и я все скажу.— Соврешьведь?— Еслидашь рубль, правду скажу, а набавишь — две правды.— Как жеты обо мне судить будешь, если о своей-то судьбе ничего не знаешь?— Моясудьба цыганская: солнце жжет, дождь мочит, вольна степь кругом — сердце песни
хочет.— Какие ужтам песни: зима на носу. Замерзнешь в своей кибитке.— ВМолдову уедем..— А есликонь по дороге околеет?— Зачемтак говоришь? — цыганка сердито встряхнула головой. Под ухом качнулось тяжелое
кольцо серьги. Из-под платка выбилась толстая иссиня-черная коса, увешанная
монетками.— Непонимаю, как можно целую жизнь кочевать. Неужели тебе не хочется по-человечески
пожить, как наши женщины живут?— Пожалелчеловек птичку да посадил в клетку! — усмехнулась она.Мненравилось, с какой непринужденностью держалась цыганка. Впрочем, для нее это
было привычно. С ней примерно все так разговаривали. И она разговаривала так со
всеми.— Ну, адети у тебя есть? — не сдавался я.— Двоеостались. Пацан да девка. Шостый годок пошел.— Такнеужели не хочешь, чтоб они настоящим делом занялись, образование получили? Без
образования шагу не шагнешь сейчас. Скоро и людей таких не останется, которых
картами обманешь!— Карты необманывают,— упрямо сказала цыганка.— Человек обманывает. Ты не веришь — не
гадай. Я в душу не лезу. А бабы твои гадают. Баба она баба и есть. Ей чего-то
хочется — сама не знает. Вот и гадает.Яусмехнулся. Она, оказывается, не такая уж фанатичная. Тонко разбирается в своем
ремесле.— А ты несмейся,— сказала цыганка.— Я и несмеюсь,— ответил я и заговорил о том, что каждый человек в наше время должен
делать полезное дело. Все равно какое. Что сейчас каждый хочет жить честнее. И
что людей сейчас уважают только за дело. И что стыдно и дико жить так, как она
живет.Цыганкаглядела на меня хмуро, враждебно. Лицо ее сделалось некрасивым, угловатым. Губы
плотно сомкнуты. Сухие длинные пальцы в синих прожилках не переставали теребить
монетки, вплетенные в косу.— Злой тычеловек! — глухо произнесла она наконец.— Почему?— В сердцекусаешь, как змея.Цыганкавскинула голову, зло улыбнулась, обнажив ряд белых зубов.— Что тызнаешь о нашей жизни? У какой твоей молодки была такая свадьба? Ну, скажи!
Разве у вас свадьба? Умереть со скуки.Черныеглаза цыганки вызывающе заблестели.— Мы тогдастояли табором под Мариуполем. Я была еще девчонкой. Пятнадцать лет. Красива,
как тебе не снилось. А какие песни я знала! Кони переставали траву щипать...Онаговорила, помогая себе жестами. Платок сполз на плечи, открыв черную смоль
волос с пробором посередине.— А скажи,у какой твоей молодки было столько женихов? Чтобы сразу сидели они у одного
костра! Подарки какие! Серьги да монисты! Но я не спешила. И была я весела, и
смеялась я и пела, потому что могла выбирать.А потомвыкрали меня и увезли в чужой табор. Целый день скакали по степи отец с
дружками. А я пряталась в чужом шатре под перинами. Если бы отец нашел, запорол
бы плетью.Вот как унас! Вся степь на ноги поднимается, когда у цыганки любовь. Не то что ваши
жених с невестой. Сидят в хате и вилками в тарелках ковыряют!А подвечер жених достал из котомки кожаный пояс весь в серебре, опоясался им и
ускакал. Вернулся утром, хмельной, без пояса. «Где был?» — «У отца твоего. Вино
с ним пил, пояс подарил».Три днягуляли свадьбу. Снесли котлы со всего табора. Все шатры сдвинули. Один большой
шатер сделали. Ковры расстелили. Пили, веселились цыгане, бросали на ковер
деньги, серьги, гребни дорогие. Ай, какая это была свадьба, красавец! Глаза
лопнут от зависти.Цыганканеожиданно поднялась.— Постой,куда же ты?Цыганкаостановилась вполоборота.— Что зряязыком болтать? Пойду гадать, людей обманывать. Мужу на табак даже не собрала.
Придет — серчать будет. Значит, жалко дать рубль? Эх, ты!Денег сомной не было. Я достал яблоко, найденное в саду, и бросил цыганке. Она ловко
подхватила его на лету, сунула в карман и пошла прочь привычной статной
походкой, и при каждом шаге сборки на ее широкой и длинной, до пят, юбке ходили
вокруг ног то вправо, то влево,— походка, которой позавидовала бы не одна наша
женщина.Остатокдня я бродил по берегу, посидел рядом с каким-то рыбаком и, возвратясь снова к
мели, свернул на тропинку к дому.С тойстороны, откуда утром доносились звуки гитары, послышался крик. Слов я не
понимал, но по голосам догадывался, что кричали мужчина и женщина.Я пошел наголоса.Заприбрежными кустами показалась серая, в заплатках палатка с провисшим хребтом.
Возле телеги, позвякивая сбруей, паслась пара лошадей.Кричали впалатке. Оттуда неожиданно выскочила знакомая мне цыганка, и следом — рябой
растрепанный цыган. В два прыжка он настиг, рванул за косу и опрокинул цыганку на
спину. Монетка из ее косы искрой упала далеко в траву. Не выпуская косы, цыган
выхватил из-за голенища плеть и с каким-то злорадным торжеством принялся
стегать. Ременный хлыст то со свистом рассекал воздух, то вязко впивался в
тело, вспарывая одежду. Цыганка, пряча лицо, уткнула голову в пыльные сапоги,
обхватив их руками. Лошади, заслышав свист кнута, подняли головы, настороженно
шевеля ушами, но тут же снова нагнулись к траве.— Нетронь! — крикнул я, вскипая. Цыган остановил руку на замахе, повернул ко мне
злое лицо: в черной рамке волос — безумно выпученные глаза.— Нетронь, говорю!— А тыиди... Иди своей дорогой! — прохрипел он, тяжело дыша. Под расстегнутой рубахой
ходила волосатая грудь.— Это наше, цыганское дело!Он пнулногой цыганку и пошел, пьяно раскачиваясь, к лошадям.Я нагнулсянад женщиной. Она вздрагивала всем телом, судорожно зажав в руке пучок травы,
вырванной с корнем. Рядом лежало раздавленное сапогом яблоко.— Уходи! —злобно простонала она.— Не лезь!Онаприподнялась и на руках уползла в черную дыру шатра. Оттуда на меня глядели
большие, не по-детски серьезные глаза.На другойдень я собрал, что у меня еще осталось из запасов съестного, и пошел к шатру.
Но палатки там уже не было. В примятой траве что-то заблестело. Это была
монетка с изображением румынского короля. Я положил ее в карман и побрел
обратно.На мокромлугу ярко зеленела свежая колея...Погодаскоро испортилась. Тревожно зашумел сад, и ветер, подхватывая сорванные листья,
понес их над верхушками деревьев, над крышами домов, покатил по деревенским
улицам и проселкам.Я уложилсвои вещи и уехал в город. Той жезимой я собрался по делам в один сельский район. Ехал я рейсовым автобусом.
Пассажиров было немного, большинство — местные колхозники, ездившие в город по
своим хозяйственным нуждам. Велись обычные дорожные разговоры про самое разное.А за окномбушевала вьюга.Встречныйснег стучал и царапался в окна, намерзал на стеклах толстым рыхлым слоем. На
остановках, когда кто выходил или садился, в открытую дверь врывался вихрь, и
по автобусу носились, тускло поблескивая, одинокие снежинки.На однойиз остановок в дверь вошла цыганка с ребенком. Она куталась в большую шаль,
залепленную снегом. Мальчишка лет пяти в женских резиновых ботах, в картузе и
дырявом свитере, под которым виднелось еще какое-то тряпье, зябко ежился и все
время пританцовывал.Всеобернулись, разглядывая вошедших.Мне тотчасвспомнилась недавняя встреча на осеннем лугу. Нет, это была не та цыганка.
Незнакомое лицо сдавлено резкими провалами щек, глаза глубоко запали и
испуганно глядели из-под спущенного платка. Она чем-то напоминала птицу,
отбившуюся от стаи.— Куда жеты в таку заметь? — спросил кто-то позади меня.— Дакуда-нибудь...— ответила вошедшая низким голосом.—Мальчонка-то смерз. Вон как дрожит,— покачала головой сердобольная старушка,
сидевшая впереди с узлом.— Иди-ка сюда, внучек. Тут печка есть под ногами. Иди
погрейся.Мальчикнесмело пробрался между рядов и сел рядом со старушкой. — Муж-то где? — снова
спросила моя соседка.— А незнаю. Уехал...— Бросил,что ли?— Уехал...— Ну, асейчас-то ты куда?— Гдепримут, там и останусь.—Делать-то что будешь? На что жить? Так тебя никто кормить не станет. Гадать
небось думаешь?—Попрошусь на конюшню. Я лошадей люблю.— Довесны, значит?— Зачем довесны? Совсем хочу. Надоело. Кочевать надоело, с голода помрешь. Побираться
надоело. Все тебя гонят, насмехаются. А чем я виновата? Только что черная? У
меня вот мальчонка.— Этоправда,— согласилась старушка.— Какая уж там жисть! — Она развязала узелок, вытащила
обсыпанную маком баранку и протянула ее мальчику.— К нам быможно,— будто про себя сказала она нараспев.— Это вот сейчас Курносовка будет,
потом Покровское, а там и сходить. У нас небось колхоз не из бедных.— Чужуюбеду руками разведу! Старая, а не соображаешь,— сердито перебила ее моя
соседка, еще довольно молодая женщина, туго перетянутая толстой шерстяной
шалью.— К вам-то еще четыре версты переть. Да еще ваш председатель что
скажет?.. Эх ты, горе луковое! — смахнула она набежавшую слезу.— Что тут будешь
делать!.. Со мной сойдешь! Поживешь! А там посмотрим.И сердито,будто решила, наконец, мучивший ее вопрос, она сказала:— Втроемкормимся, как-нибудь и впятером проживем!Наследующей остановке они сошли. Женщина сунула цыганке свой узел и подхватила
мальчонку на руки. Ветер рванул им навстречу, сыпнул в лицо колючим снегом.
Автобус рявкнул выхлопной трубой, покатил по дороге, и они тотчас скрылись в
снежной кутерьме.
Будьте благословенны! Лукреция Альба
|
| |
| |
