RADIO

GIPSY VOICE
radio

ЦЫГАНСКИЕ СТРУНЫ
радио

Пятница, 29.03.2024, 12:09
Главная
Регистрация
Вход
Цыганский портал!!!приветствую ромалэ!!зачан!!
Приветствую Вас Гость | RSS
Форма входа
Главная » 2007 » Октябрь » 28 » Смогут ли цыгане, пережившие годы гонений, сохранить свою культуру под натиском глобализации
09:39
Смогут ли цыгане, пережившие годы гонений, сохранить свою культуру под натиском глобализации
Смогут ли цыгане, пережившие годы гонений, сохранить свою культуру под натиском глобализации?

Каждый год 24 мая в маленький городок Сент-Мари-де-ля-Мер на острове Камарг, словно застрявшем между грязными пальцами дельты Роны, со всей Европы съезжаются около десяти тысяч цыган, чтобы поклониться своей покровительнице, Черной Саре. Сара — не канонизированная святая. Есть странная логика в том, что у людей, всегда и всюду остающихся чужаками, даже покровитель не признан официально. Но цыгане-католики истово верят в легенду о Саре, служанке Марии Иаковлевой и Марии Саломеи, теток Иисуса, которых римляне, распяв Христа, отправили в море в лодке без весел. Лодку прибило волнами к берегу Камарга, края французских пастухов.

Черная деревянная статуя святой Сары в золотой тиаре и розовом кружевном платье, расшитом блестками, стоит в сводчатом склепе под городской церковью. (Поскольку Сара не канонизирована церковью, статуя не может быть выставлена на освященной земле наверху.) Паломники проводят руками по ее лицу, уже истертому прикосновениями многих пальцев. Некоторые оставляют у ее ног обувь. Ящик для пожертвований забит записками с благодарностями, стены увешаны табличками с выражениями признательности: за зачатого ребенка, за выздоровление матери.

За несколько дней до главной церемонии — ритуального омовения статуи в Средиземном море — в городских кемпингах уже стоят около 1600 автоприцепов цыган. Большая часть из них не традиционные кибитки, а дома на колесах со спутниковыми тарелками. Их хозяева в майках с логотипами Nike ведут бесконечные разговоры по мобильным телефонам.

Но почтенные жители Сент-Мари не слишком рады видеть у себя цыган. Некоторые торговцы закрыли свои магазины, заколотили досками витрины и двери и покинули город.

Одноглазый владелец одного из местных кафе марокканец Магрид не упускает случая высказать мне свое возмущение: «Я потерял глаз в драке с цыганом, он меня ткнул ножом». Здесь почти каждому есть что рассказать о вспыльчивости и жестокости этих чужаков. Человеку оседлому всегда был свойствен страх перед кочевником, и страх этот жив до сих пор.

Враждебное отношение к цыганам существует с тех самых пор, когда они впервые появились в Европе в XIV веке. Происхождение цыган до сих пор остается загадкой. Анализ диалектов их языка, романи, позволяет предположить, что цыганские музыканты, торговцы и кузнецы тысячу лет назад пришли из Северной Индии на Ближний Восток. Европейцы же ошибочно назвали их Egyptians, со временем сократив слово до Gypsies. Система кланов, в основе которой лежит деление по роду занятий и месту проживания, сделала их чрезвычайно раздробленным народом; объединяются цыгане только перед лицом враждебности представителей других национальностей, которых они называют «гадже».

В Европе гадже вскоре начали преследовать цыган, церковь считала ересью их гадания, властям казался подозрительным кочевой образ жизни. В разные периоды истории им запрещали говорить на родном языке, носить отличающие их яркие наряды, путешествовать, жениться на женщинах своего племени и заниматься традиционными ремеслами. В некоторых странах цыгане попали в рабство: в Румынии, например, они были освобождены только в середине XIX века. Позднее цыгане стали жертвами чудовищной нацистской истерии, около полумиллиона их погибло во время геноцида. В Западной Европе травля цыган продолжалась и после войны: их лошадей убивали, с кибиток снимали колеса, женщин стерилизовали, а детей отдавали на усыновление в нецыганские семьи (в Швейцарии эта практика была отменена лишь в 1973 году).

Цыгане опровергли неоднократно высказывавшиеся мрачные предсказания о том, что они перестанут существовать как особая этническая группа. Их численность растет: сегодня по Европе, по разным оценкам, разбросано от шести до двенадцати миллионов человек. Точное число определить сложно. Цифры постоянно занижаются властями, которые стремятся преуменьшить значение их общности, и завышаются цыганскими активистами — с обратной целью. Сотни тысяч эмигрировали в Северную и Южную Америку. За некоторым исключением цыгане не выражали большого желания создать государство, которое могли бы назвать своим, в отличие от евреев, чью судьбу нередко сравнивают с судьбой цыган. «Романистан — это место, где стоят мои ноги», — сказал однажды Рональд Ли, цыганский писатель, живущий в Канаде.

Пепе ле Флер — ветеран паломничеств в Сент-Мари, он приезжает сюда уже сорок лет. Деревянная кибитка Пепе разрисована цветами и украшена бордюром из королевских лилий. У него тринадцать детей и шестьдесят пять внуков, большая часть из них помогает Пепе в его бизнесе, как он помогал когда-то своим родителям — их семья плетет мебель из ротанга. Но эта преемственность иллюзорна. «Пришли другие времена, — говорит Пепе ле Флер. — Мы вот не ходили в школу. Мы постоянно переезжали, нас гнали из одного городка в другой, часто приходилось прятаться в лесу. Сейчас полегче, потому что в каждом городе Франции с населением больше пяти тысяч человек по закону должно быть поле, закрепленное за цыганами. Но пройдет время, и здесь не останется цыган. Они покупают дома, оседают, женятся на ком попало. Раньше выйти замуж за не цыгана было делом неслыханным, а сейчас моя дочь замужем за французом».

Ночью цыгане превращают город в огромную площадку для вечеринок. Их любимое место — маленький бар «Ле Ваг», гудящий до зари. Когда я прихожу, звяканье бокалов и гул осипших от дыма голосов смолкает, уступая место акустическим гитарам. Семеро мужчин запевают быструю балладу, похожую на фламенко. На сцене семья Рейес из соседнего Арля, не раз покорявшая мировые хит-парады под именем Gipsy Kings.

Несколько дней спустя в другом цыганском баре, мрачном «Леклюз» на шоссе неподалеку от Арля, я встречаюсь с «папой» Жаном Рейесом, патриархом музыкальной династии, братом легендарного исполнителя фламенко Хосе Рейеса. На его лице отражаются прожитые годы и выпитый алкоголь. Он заливает пастис в просвет в седой бороде и поправляет бандану от Шанель. «Моя семья всегда была связана с лошадьми: мы их покупали, разводили, укрощали, ставили на них, — вспоминает он. — Моей лучшей лошадью был арабский жеребец, я сам нашел его в Алжире. Я ездил без седла и поводьев, просто держась за гриву. Но жизнь так изменилась. В молодости я не мог спать в обычной кровати. А сейчас у большинства моих детей солидные дома с мебелью и картинами. Но я не смог бы жить в доме, для меня это все равно что тюрьма».

Жизнь цыган во Франции, Италии и других странах Западной Европы разительно отличается от жизни их собратьев в Восточной Европе, где сосредоточена большая часть цыган. Те пережили полвека коммунистического режима, когда их заставляли переходить на оседлый образ жизни, расселяя по крохотным квартирам в спальных районах. Лишь немногие из них кочуют и сегодня.

Словакия — дом для полумиллиона цыган. При общей численности населения в пять миллионов человек это один из самых высоких показателей соотношения цыган к гадже в мире. Большая часть живет близ старых деревень, укрывшихся в холмах у подножия Татр в восточной, сельской части страны.

Одна из таких деревень — Германовце. Здесь существует социальная иерархия: чем ты беднее, тем ниже по склону ты живешь. Главный тут — Мики Горват. У него крашенные хной волосы и светло-голубые глаза, длинные усы и расплывчатая татуировка на правом бицепсе, изображающая девушку. «Здесь родилась моя пра-пра-прабабушка, — говорит он. — А до того мы переезжали из страны в страну. Я не знаю, откуда пришли мои предки. Мы слышали, что происходим из Индии. По крайней мере, так говорят белые. Они нам кричат: „Убирайтесь в свою Индию!“»

Мики приглашает меня в свой дом на вершине холма. Внутри удивительно чисто и уютно. Его семья собралась у телевизора, они смотрят свой любимый мексиканский сериал.

Ни у одного цыгана здесь нет работы. «Последний раз я работал примерно в… — Мики чешет голову, — в 1989 году. Кажется. Я копал рвы. Никто нас не хочет нанимать. Мы ходим на биржу труда в город, ищем работу. Но когда видят, что ты цыган, тебя отправляют восвояси. Я мечтал быть официантом в баре, подавать еду и выпивку. Пытался поступить в школу официантов, но нечем было платить за обучение».

Как и многие другие цыгане Восточной Европы, Мики говорит, что при социализме жить было лучше. «У нас была работа, социальные пособия были больше, никто нас не притеснял. А сейчас на нас нападают скинхеды, когда мы идем в город за пособиями».

Цыганам Германовце свойственно острое чувство принадлежности к собственному клану, они с презрением относятся к цыганам из соседней деревни Хминянске-Якубовани. Ирена Чонкова понижает голос и шипит: «Они едят собак. Мы бы умерли от омерзения, если б ели собак». Но это нисколько не мешает торговым отношениям. «Мы часто продаем им собак, — говорит Ирена -
Только на днях они взяли двух дохлых дворняг из нашей мусорной кучи и заплатили нам за них старыми часами».

Спустя несколько дней в Хминянске-Якубовани останавливаюсь в местном магазине, чтобы оценить настроения. Продавщица-словачка с трудом скрывает свою ненависть. «Они как саранча. Когда закрылся старый колхоз, они все растащили за две недели: крыши, окна, двери. Они все воруют: наших собак, коров, овощи из наших огородов. Они только и могут, что пить, курить и плодить детей. Пятьдесят лет назад здесь жили всего три цыганские семьи. Сейчас нас здесь четыреста, а их тысяча четыреста. Скоро так будет по всей стране!»

Ее тираду прерывает приход Томаса Горвата, местного цыгана. Я спрашиваю, нет ли у него собачьего жира на продажу, и он приглашает меня следовать за ним в деревню. Здесь стоят основательные деревянные коттеджи, это одна из самых зажиточных деревень, которые я видел в Словакии. Меня немедленно окружает огромная толпа, многие протягивают мне банки застывшего собачьего жира. «Мы кормим собачьим жиром наших младенцев, они от этого становятся сильными, — говорит Горват. — Мы добавляем собачий жир в суп и чай, едим с хлебом. Если намазать им грудь, он вылечит астму, бронхит, эмфизему. Мы соскребаем жир с собачьей шкуры — лучше всего собака лет восьми-десяти — и варим его».

После Второй мировой войны правительство переселило многих словацких цыган из сельской местности в индустриальные районы на территории Чехии для работы на фабриках. Но после бархатной революции 1989 года многие заводы пришли в упадок, и цыгане стали первыми жертвами массовых увольнений. От социалистических времен, правда, осталась небольшая прослойка ассимилированной цыганской интеллигенции.

В тюрьме в пражском пригороде Риканы более четверти заключенных — цыгане, что намного выше, чем средний процент цыган по Чехии. Каждый вечер перед сном они бренчат в камерах на гитарах и поют горестные песни о женщинах, которых когда-то любили. Большинство осуждено за хулиганство и воровство.

«С самого младенчества, — жалуется Андрей, один из заключенных-цыган, — белых детей учат, что цыгане плохие. Шаблонный цыган, которого показывают по телевизору, беден и необразован. Но у нас есть и артисты, музыканты, есть и богатые люди. Только когда у цыгана появляются деньги и он становится на ноги, ему проще не оглядываться назад. Цыган, которые возвращаются в табор, пытаясь помочь другим, можно пересчитать по пальцам одной руки».

Один из таких — Мирослав Зима, директор цыганского центра в Брно. Зима восемнадцать лет отслужил в чешской армии и вышел в отставку в чине майора, что очень необычно для цыгана. Он спокойно говорит о сложных отношениях образованных цыган и их безграмотных собратьев. «То, чем я занимаюсь сегодня, — это не работа, это миссия. Я чувствую свой долг по отношению к цыганской общине, поскольку долгие годы от нее отворачивался. Многие представители цыганской интеллигенции покидают общину, чтобы прошлое не затянуло их обратно, или же их самих отвергают за общение с гадже».

Во время нашего разговора мимо в голубом дыму, пошатываясь, проходит группа молодых цыган с остекленевшими взглядами…

«После падения коммунизма цыгане впали в состояние шока от хаоса демократии, — говорит Зима. — Они привыкли к зависимости».

Но Зима отвергает позицию жертвы, которую так любят некоторые активисты-цыгане. «Цыганские общественники наперебой обвиняют во всех своих бедах расизм. Но каждый раз, когда хочешь помочь цыганам, они протягивают руку и требуют большего. Мы пытаемся научить их быть самостоятельными».

В Румынии, являющейся крупнейшим в мире регионом цыганской культуры, цыгане (а их здесь около двух миллионов) вынуждены были стать самостоятельными — существовать на крошечные социальные пособия практически невозможно. Потеряв работу в колхозах и на заводах, многие, чтобы выжить, вернулись к традиционным занятиям — торговле лошадьми, работам по металлу.

Несмотря на то что в Румынии есть отчаянно нуждающиеся цыгане, именно в этой стране рушатся стереотипные представления о «бродячих оборванцах». Я отправляюсь на запад от мрачного бетонного городка Александрия. В свете утреннего солнца передо мной встает мираж — над плоскими коричневыми полями поднимается море башенок, крытых серебряной черепицей. Эта архитектурная галлюцинация, помесь баварского замка с японской пагодой, — сумасшедший цыганский Диснейленд. Соревнующиеся друг с другом в роскоши дворцы возвышаются над городком Бузеску, где живет более тысячи цыган-кэлдэраров (или котляров — когда-то они занимались изготовлением и лужением котлов).

Самая большая из вилл принадлежит Марину Стойке, булибаше, неофициальному главе деревни. Его самого сейчас нет: он лежит в больнице, лечится от диабета. Дом мне показывает его внучка Даниэла Константин. Ее улыбка открывает четыре блестящих золотых передних зуба — золотых не из стоматологических, а из эстетических соображений. На руках и ногах у нее тоже золото. И как почти все цыганки здесь, она носит монисто из больших австро-венгерских монет.

«Эти дома выросли после румынской революции 1990 года», — рассказывает она. Мы идем по похожим на пещеры комнатам с мраморными полами, мимо компьютеров и широкоэкранных телевизоров, гобеленов и итальянской мебели под старину. «До революции, — продолжает она, — мы боялись показывать свое богатство, потому что Чаушеску захотел бы узнать, откуда оно у нас». Румынский диктатор Николае Чаушеску заставил цыган поселиться в предоставленных властями домах, которые превратились для них в гетто, пытался уничтожить их культуру. Золотые монеты, копившиеся во многих семьях годами, были конфискованы печально известной тайной полицией секуритате.

Муж Даниэлы Штефан Михай говорит, что нечасто сталкивался с предвзятым отношением к цыганам, но у него самого, как у многих других обеспеченных кэлдэраров, такая предвзятость все-таки есть. «Мы ни за что не станем вести дела с незнакомыми цыганами. С румынами — другое дело. Они люди честные, мы их нанимаем водителями и охранниками».

Неприязнь, впрочем, обоюдна. В соседнем городке я знакомлюсь с общиной цыган-фульгаров, сборщиков пуха. Они зарабатывают себе на пропитание, разъезжая в запряженных лошадьми кибитках по фермам и скупая у крестьян утиный пух, который потом продают оптовым покупателям. Фульгары считают свою бедность доказательством честности. «Эти, из Бузеску, воруют, — говорит их предводитель Флореа Сима, — а мы честные. Бедные цыгане — честные. Все богатые занимаются нелегальным бизнесом».

В тот же вечер я возвращаюсь в Бузеску на цыганское крещение в румынской православной церкви. Во время церемонии радостная болтовня цыган заглушает торжественные слова священнослужителя. «Их мировоззрение отличается от нашего, — говорит позднее священник Мариника Дамиан. — Однажды я крестил девятилетнего мальчика, а в двенадцать я уже его венчал! По цыганскому закону они должны жениться как можно раньше, чтобы семя сохранялось в семье».

Позднее, на празднике в честь крещения, около меня вертятся мальчики-подростки. Все они уже женаты. Самому младшему четырнадцать лет. На нем надетая задом наперед бейсболка, говорит он высоким, несломавшимся голосом. Спрашиваю, живет ли он в одном доме со своей женой. «Конечно, мы спим в одной постели!», — гордо отвечает он. Но когда я интересуюсь, есть ли у него дети, смущенно опускает глаза. «Нет, пока еще нет», — признается он и убегает играть с другими ребятами.

Клановые и имущественные различия, подобные существующим между кэлдэрарами и фульгарами, углубленные веками кочевничества, рабства и географической разобщенности, привели к формированию цыганской диаспоры, в которой отсутствует централизованная иерархия. Это одна из причин социальной незащищенности цыган. Но положение дел меняется. В 1971 году в Англии состоялся первый Всемирный цыганский конгресс, в котором участвовали представители четырнадцати стран. Были утверждены гимн и флаг цыган, а также предприняты попытки стандартизации языка. С 1979 года в Экономическом и социальном совете Организации Объединенных Наций существует пост советника по цыганскому вопросу. Сейчас функционируют ряд международных цыганских организаций, которые следят за соблюдением гражданских прав цыган, добиваются прекращения дискриминации, ведут переговоры о выплате компенсаций жертвам геноцида.

Несколько лет назад в Румынии я наблюдал еще одну попытку выдвинуть лидера цыганского мира. Флорин Чиоаба в последние годы своей жизни (увы, этот достойнейший человек скончался вскоре после нашего с ним знакомства) носил титул международного короля цыган. Так было написано на его визитке, где была еще фотография Чиоабы в тяжелой золотой короне и с золотым скипетром в руке. Его черный «мерседес» также намекал на королевский титул: на номерном знаке стояло RGE — так было передано румынское слово rege — «король».

«Мой отец, первый король, был единственным цыганским лидером, признанным Чаушеску», — рассказывал мне Чиоаба. (Ион Чиоаба действительно сыграл важную роль в борьбе за права цыган. — Ред.) — После 1990 года, когда вдруг возникло множество цыганских организаций, мы подумали, что нужен цыганский король всего мира, кто-то, кто спасет их«.

В маленькой трансильванской деревне Деалу-Фрумос мне довелось столкнуться с той стороной цыганской природы, о которой меня неоднократно предупреждали, но которой до сих пор мне удавалось избегать. Молодой человек с друзьями рассказывают мне о tsigani de casatsi — «домашних цыганах»: «Они плохие, они не работают на земле, как мы, а живут только воровством». Внезапно он выхватывает у меня из рук ноутбук и толкает меня к машине. Меня бьют по почкам и выкручивают руки за спиной. К шее приставляют лезвие, и внезапно мы оказываемся окружены орущими цыганами, а из домов выбегают все новые. Моего переводчика Михая бьют по голове. «Деньги! Деньги! Деньги!» — вопят его мучители. Мне разрешают залезть в машину за сумкой, но Михая держат снаружи как заложника. Я достаю из кошелька все деньги, Михай вырывается на свободу и бросается на заднее сидение. На обратном пути мы подсчитываем убытки. Помимо синяков и шока главным потрясением для меня стала утрата милого образа цыган как оболганного и непонятого народа.

Я вспоминаю слова Николая Пауна, цыганского политика, с которым я познакомился в Бухаресте: «Если цыган совершает преступление, — говорит он, — к нему не относятся как к индивидууму: за это расплачивается вся община, страдает честь всех цыган». И все же я стараюсь, как могу, винить в случившемся только участников.

Одним из способов, которым гадже веками наказывали цыган за то, что считалось асоциальным поведением, была депортация. Так, какое-то число цыган попало в Северную Америку вскоре после отцов-пилигримов в качестве заключенных или наемных рабочих: их выслали из Англии по законам вроде Акта о наказании бродяг и упорствующих нищих. Но большая часть цыган, живущих сегодня в Соединенных Штатах (по разным оценкам, от семидесяти пяти тысяч до миллиона), родом из Восточной и Центральной Европы.

Джордж и Вероника Каслов живут в Ист-Виллидж в Нью-Йорке, в крошечной квартирке на первом этаже, зажатой между салоном татуировок и забегаловкой, где продают фалафель. В одной из комнат Вероника устроила гадальный салон; это же помещение служит офисом Адвокатского комитета цыганских прав, общества по борьбе с предубеждениями против цыган в США, которое основал Джордж. В качестве доказательства подобных предубеждений цыганские активисты приводят факт существования специальных подразделений полиции, отслеживающих цыганские мошенничества (хотя в самой полиции отрицают, что такие структуры есть).

«Мы хотим сохраниться как народ, — говорит Каслов, чей дед-кэлдэрар перебрался из России в Америку почти сто лет назад. — Все остальные эмигранты обычно через несколько поколений ассимилируются, теряют свои обычаи и язык. Но не цыгане. Мы держимся до конца».

Одним из факторов, препятствующих ассимиляции, является цыганский кодекс магримэ, сложный набор запретов. Например, полотенце для нижней части тела не должно касаться ничего выше пояса. Магримэ распространяется также и на другие сферы жизни: отношения, темы разговора и еду. Нарушение кодекса может повлечь за собой исключение из сообщества. Все не цыгане считаются нечистыми именно потому, что они не соблюдают правила магримэ.

Американские цыгане-кэлдэрары — одно из самых замкнутых цыганских сообществ в мире. Отчасти это объясняется тем, что многие из них происходят от крепостных румынских цыган, освобожденных только в середине XIX века и всегда подозрительно относившихся к гадже. Только с помощью Каслова мне удается встретиться с Джо Марксом, цыганским бароном из Филадельфии.

«Обычно мы не приглашаем гадже к себе в гости, — признается Джо, когда я прихожу к нему на ужин. — Не хотим, чтобы они совали нос в наши дела». Его жена вносит кусок ветчины, запеченной в тесте, а затем, по цыганскому обычаю, уходит на кухню. Джо и его жена до свадьбы встречались всего шесть раз, и ни разу — наедине. Его зять, Пол МакГилл, объясняет, что у них приняты ранние браки — чтобы дети оставались в рамках своей культуры. Он уже присматривает цыганскую невесту для своего 17-летнего сына, Брайана. «Он мне помогает, — говорит Пол. — Подсказывает, кому позвонить. Сейчас есть цыганские чаты в Интернете, они там тоже знакомятся».

Сын Джо, Келли, провожает меня до машины. В ковбойских сапогах из крокодиловой кожи и джинсах он выглядит стопроцентным американцем. «Боюсь, у нас нет костров, кибиток и платков, серег и скрипок, — шутит он. — Мы не крадем детей и не шарим по карманам, может, мы для вас не совсем цыгане?» И добавляет, уже серьезно: «Мы выглядим современными, и снаружи может казаться, что мы приспособились, но внутри мы — чистые цыгане. Конечно, мы скрытны, но ведь мы пережили века гонений».

Цыганам — людям без страны, которую они могли бы назвать своей, живущим в стремительно меняющемся мире, предрекают мрачное будущее. Но история показывает, что они владеют искусством выживать среди тех, кто всегда обладал большей силой и правами, чем они; умеют выносить и враждебность, и медвежьи объятия насильственной ассимиляции, при этом вечно оставаясь кочевниками духа.

Полностью читайте статью на страницах журнала Na     http://www.national-geographic.ru/ngm/200704/article_107/
  

Просмотров: 1583 | Добавил: murrshako-rom | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 1
1 Khamoro  
Статья неплохая, кстати, мою в том же номере публиковали... Но тут есть фактические ошибки

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]
тест скорости интернета
| Copyright MyCorp © 2024 | |